Повесть устарела
Сегодня объявят лауреата премии Белкина

Премия имени пушкинского Ивана Петровича Белкина вручается за лучшую повесть. Финалистов, по числу «Повестей Белкина», — пять. Лауреат, разумеется, один.

Жюри в составе Мариэтты Чудаковой (председатель), Владимира Познера, Карена Степаняна, Алексея Слаповского, Евгения Рейна предстоит выбирать между «Призраком театра» Андрея Дмитриева, «Третьим дыханием» Валерия Попова, «Юрьевым днем» Ирины Поволоцкой, «Кондромо» Михаила Тарковского и повестью Алексея Курносенко «Прекрасны лица спящих».
Компетенция и представительность жюри сомнений не вызывает (люди все солидные и известные), равно как и литературная репутация финалистов (все авторы — давние участники литературного процесса вообще и литературных премий в частности). Повести — все как на подбор, что выбор сильно затрудняет. Более того, они даже как-то удивительно похожи. Не по сюжету и не по теме, конечно. Скорее по стилю, по общему колориту, по письму, по художественному взгляду. Некоторые сходства просто удивительны. Возраст главных героев, например. Все это люди не первой молодости. Актеру Шабашову в повести Дмитриева шестьдесят шесть лет. Главный герой Валерия Попова тоже человек преклонного возраста. Героини Ирины Поволоцкой и вовсе вековые старухи. Самый молодой, пожалуй, Чупахин из повести Алексея Курносенко. Но самосознание у него вполне стариковское.
«— За «молодого человека», не опуская глаз, отвечал Чупахин тоже как бы простодушно. — Давненько меня... Просто-таки польстили старику.
— Ну уж старику! — хмыкнул хозяин, уводя взгляд и благоразумно отступая на расхоженную тропу общежитейских тем и интонации. — Ну сколько вам? Тридцать девять? Сорок? Сорок два?
— Сорок восемь, — сказал Чупахин».
Правда, еще Михаил Тарковский остается. У него герой как раз в расцвете сил, хотя и не юноша уже. Сибирский мужик. Охотник и рыбак. Но текст, «наррация», так сказать, фактура художественная столь же архаичны и первозданны, как Енисей и таежные леса, где, собственно говоря, действие и разворачивается.
«За ночь вставший плес, где темно-синий лед покрыт снежной крошкой и неподвижность кажется запредельной, словно тоже исчисляется градусами и, перейдя ноль, еще долго погружается сквозь слои покоя и доходит до предела, кладущего грань меж замершим и мертвым. И взгляд, привыкший к берегам, к постоянному скольжению воды вдоль них, вдруг наталкиваясь на эту неподвижность, сбит с ног неожиданной остановкой, хотя если очень долго глядеть, то покажется, что река все-таки движется мимо берегов, и вспомнятся другие осени и другие повороты, встающие с железным грохотом и скрежетом, особенно грозным ночью, когда волнообразный наплыв то накипает глухим содрогающим рокотом, то рассыпается шелестом взлетающих птиц, хлестом о воду стеклянных крыльев».
Размашистый стиль, эпический слог, мощный синтаксис! Всё коренное, кряжистое, великовозрастное, основательное, далекое от моды, но узнаваемое с первого предложения. Забавно, что это не совсем стилизация. Скорее это мир, увиденный через литературную традицию, как будто природа пробуждает память, актуализирует опыт прочитанной классики.
Интересно получается. Кажется, что премия начинает походить на пенсию. Или жанр повести становится пенсионным? Или фигура Ивана Петровича Белкина и русская классика навязывают пенсионное письмо и образы? Или наступает время глубокого ретро?..